Gravity дневник / 5 ноября

Фестиваль «Гравитация» в этом году посвящён звуку и музыке — тому, как звучит театр, речь и даже тишина. «Эйнштейн в поезде» стал частью офф-программы и экспериментом: можно ли музыкой, текстом и хором создать историю, где наука становится драматургией.

В ночь с 5 на 6 ноября 1922 года Эйнштейн наблюдает с палубы корабля тайфун. Волны накатывают одна за другой — будто море дышит временем. И, возможно, именно тогда он догадывается, что волны бывают не только морские, но и иного происхождения — света, мысли, энергии, способные нести и знание, и разрушение. От палубы корабля рукой подать до поезда, где ритм колёс перекликается с биением волн, а движение становится формулой жизни. В этом поезде — Ричард Фейнман, Нильс Бор, Карл Ясперс, Венечка Ерофеев и другие. Поезд, движущийся сквозь пространство и время, — не просто метафора, а образ теории относительности: одновременность и движение зависят от точки наблюдения. Пространство запасной ветки новосибирского метро, похожее на укрытие от катастрофы, усиливало впечатление от хора, поющего как молитву. Музыка будто обращалась к судьбам тех, кто оказался между наукой и этикой, между открытием и виной — к участникам Манхэттенского проекта, навсегда разделившим себя между знанием и совестью.

В проекте встретились актёры театра «Старый дом», музыканты Бюро актуальной музыки, артисты ансамбля Академического хора им. Ю.А. Брагинского НГТУ и участники проекта Voices Immersion. Саундтрек состоял из произведений Филипа Гласса, Дэвида Лэнга, Карла Дженкинса, Настасьи Хрущёвой и Дениса Патрушева. Это был не просто концерт, а опыт, где музыка и слово превратились в единый поток — в физику восприятия.

Еще один эксперимент увидели зрители «Гравитации» на сцене «Старого дома». Спектакль БДТ «Опыты драматических изучений. Моцарт и Сальери» с музыкой и звуком только заигрывали. Тотальная игра – вот смысл происходящего. Режиссер Александра Толстошева переводит пушкинскую маленькую трагедию на язык театра, размыкая пространство до перфомативного и заставляя двоих штучных актеров (Павел Юринов, Андрей Фесько) и уникального музыканта Владимира Розанова существовать внутри бесконечной импровизации. Опорная точка для самовыражения сюжетная — Моцарт и Сальери под ласково—ироничным взглядом соглядатая заперты вместе в условном «нигде» и проигрывают трагический ужин снова и снова.

Правил у нарушения ими правил нет. Фесько и Юринов деконструируют пушкинскую речь, меняются ролями, фонтанируют гэгами, ломают мизансцены, заходятся в чечёточной агонии, распевают «Гражданскую оборону» и откровенный шансон. Жонглируют жанрами (от комедии дель арте до перформанса) и масками с обескураживающей молниеносностью. Спонтанность их вариаций кажется безусловной, но всегда зависит от зрителя. Как он реагирует на их актерскую битву, умеет ли разглядеть «историю созависимости противоположных темпераментов», улавливает ли единство противоположных музыкальных структур и ритмов. Зритель «Гравитации» оказался идеальным (об этом сказали сами актеры во время обсуждения). Спектакль на их глазах прошел путь от искрометного, но совсем необязательного капустника до высокой трагедии (великая музыка неизбежно оборвется, гений умрет необоримо) и обратно. И ни разу не «просел» и не «споткнулся».

Удивительное чувство самоиронии – то, что отличает этого «Моцарта и Сальери» от других подобных ему спектаклей—опытов. Метатеатральное существование на кажущимся на первый взгляд недостижимом актерском уровне, действительно, пересобирает смыслы. Неизменным оказывается только «Реквием» (хоть сыгранный на баяне, хоть пропетый), звучащий в этот вечер, как и всегда — как вечность, как судьба, как божественное присутствие.